Первые шаги в нашей стране генетика начала делать незадолго до начала Первой мировой войны. Война и последовавшая за ней революция на несколько лет отрезали отечественных ученых от переднего края науки.
В 1921-м Кольцов получил от немецких коллег книгу Моргана «Структурные основы наследственности». В 1922-м в Советскую Россию приехал Герман Мёллер, сотрудник Моргана, который привёз с собой несколько линий дрозофил и рассказал о передовых методах генетических исследований. В результате этих событий произошло приобщение группы отечественных биологов к передовой генетике того времени.
Ресовский в 1922-м закончил обучение в университете (без диплома) и работал сверхштатным сотрудником у Кольцова.
В начале 1925-го года в Москве побывал директор берлинского Института мозга Общества Кайзера Вильгельма Оскар Фогт. Как пишет В.Бабков, познакомившись с генетиками кольцовского Института экспериментальной биологии, Фогт пожелал открыть генетический отдел в своем институте и просил Кольцова рекомендовать одного из своих учеников.
Никто из авторов не даёт вразумительного ответа на вопрос, зачем Фогту понадобился русский генетик (и какое вообще отношение имели дальнейшие исследования в отделе генетики Института изучения мозга к собственно изучению мозга). По некоторым данным, Фогт надеялся заполучить себе в помощники самого Кольцова, но это у него не вышло. Вместо себя Кольцов посоветовал "молодого перспективного" Николая Тимофеева-Ресовского.
Иногда дело представляют так, будто Ресовский поехал в ведущий германский институт учить немцев генетике. (Так впоследствии старался представить дело и сам Ресовский.) На самом деле, думается, это не так. В Германии и своих генетиков было предостаточно.
Ресовский же к тому времени мало чем успел себя проявить. Еще будучи студентом он начал работать у Кольцова в Институте экспериментальной биологии. В 1921-м Кольцов поручил Ресовскому и Д.Д.Ромашову провести эксперимент по получению мутаций у дрозофил с помощью Х-лучей, который мог бы стать пионерским в этой области. Однако результаты получились довольно невразумительные.
К 1925-му году Ресовский лишь несколько выполненных работ и только-только начал публиковаться в научных журналах.
В мае 1925-го Н.В.Тимофеев-Ресовский с женой и сыном уехали в Берлин. Официально командировка была выписана сроком на один год.
Неофициально предполагалось, что командировка займёт несколько лет. В конце 1920-х в письмах Ресовских часто звучат упоминания о предстоящих планах по возвращении в СССР. В декабре 1928-го, на третьем году пребывания в Германии, Ресовский пишет Серебровскому: «Мы готовимся постепенно к возвращению в Россию», просит рассказать «об условиях жизни и о квартире и о прочих удобствах».
Однако в начале 1930-х тема возвращения на родину из писем постепенно пропадает. На пятом году пребывания Ресовского за границей по Москве пошел слух, что на родину он уже не собирается. Сам Ресовский вроде бы с негодованием отвергал подобные «гнусные сплетни». В январе 1931-го Ресовский пишет в письме родным: «..Эмигрантом я не был и не буду.. Думаю вернуться через 1 1/2 года.. Подыскивание места в Союзе я уже начал.. нужна не только подходящая служба, но также жильё. Служб предлагают немало, квартир же – нет». Как видим, в начале 1931 года советское государство не только не отказывалось от Ресовского, но и готово было предоставить ему «немало мест» работы на выбор - по возвращении. Ресовский же в ответ высказывал озабоченность квартирным вопросом...
В июне 1931-го (на шестом году пребывания Ресовского за границей) происходит принципиально важное событие. Немцы предлагают Ресовскому пост заведующего отделом экспериментальной генетики Института мозга и долгосрочный договор... И он его принимает. Это означало де-факто отказ от декларированных им ранее намерений вернуться в Россию в ближайшее время. Интерес к лаборатории Ресовского проявил Фонд Рокфеллера.
По-видимому, 1931 год и можно считать рубежным.
В 1932 году Ресовские уже не «готовились к возвращению». Они без лишней суеты собирались в США - для участия в шестом международном генетическом конгрессе в Итаке и небольшого лекционного турне. Для получения виз им надо было пройти собеседование в американском консульстве в Берлине. Там среди прочих Ресовскому был задан вопрос: «Собираетесь ли Вы вернуться в Россию?» На что он ответил: «Я не предвижу, когда я вернусь в Россию, но если там произойдут политические изменения, я вероятно вернусь». Возможные разночтения снимает следующий вопрос: «Симпатизируете ли Вы коммунизму? - Нет, если бы я был сторонником коммунизма, я бы жил в России». Куда уж недвусмысленней.
Есть ли у нас причины сомневаться в искренности слов Ресовского? Вряд ли. Можно, конечно, предположить (если сильно захотеть), что Ресовский наврал американцам ради получения визы. Однако речь шла всего лишь о временной поездке, сам Ресовский впоследствии неоднократно подчеркивал, что в США переезжать никогда не собирался - стоило ли тогда делать такие громкие (по тем временам уж точно) заявления ради двух месяцев пребывания в Штатах? Думается, нет. Даже если бы он представился верным ленинцем и коммунистом, его бы всё равно пустили на конгресс - как пустили Вавилова. Напомним, что Ресовский на тот момент был полноправным гражданином СССР.
Как мы видим, принципиальное решение о невозвращении было принято Ресовским уже к 1931 году. В 1932-м оно было засвидетельствовано им в интервью в американском консульстве.
В январе 1933-го к власти в Германии пришли нацисты во главе с Гитлером. На планы четы Ресовских это никак не повлияло...
(К слову, с 1933-го года начался исход лиц еврейского происхождения из научных учреждений Германии. С середины 1930-х начались увольнения политически неблагонадежных ученых.)
Неизвестно, сколько бы еще Ресовский числился советским гражданином, однако к 1937 году в отношениях СССР с Германией многое поменялось. Возможно, сыграла роль начавшаяся война в Испании. Советское консульство поставило перед Ресовскими вопрос ребром - настоятельно предложив им вернуться, наконец, на родину. Ресовский ответил на это отказом. Как он лаконично писал об этом позднее сам: «Этому предложению я не последовал». Формально Ресовский ссылался на неоконченную работу и прочие благовидные предлоги.
В том же 1937-м Оскар Фогт - основатель и бессменный руководитель Института мозга - был вынужден оставить пост директора из-за своих левых убеждений. Его место во главе института занял Хуго Шпатц - член нацистской партии.
Много позже в своих воспоминаниях Ресовский утверждал: «Мы очень хотели вернуться. ..Но нам друзья написали, что возвращаться.. сейчас можно только прямо на тот свет или в лучшем случае.. в Магадан. И Кольцов через шведов, какими-то окольными путями, мне написал, что ни в коем случае не возвращайтесь. Только все нам навредите, нам всем будут неприятности, а вам большие неприятности».
Таким образом, с 1937 года начинается отсчет уже официального «невозвращенчества» Ресовских. Советское консульство больше не продляло им советских паспортов, как делало до этого ежегодно в течение двенадцати(!) лет. Ресовские больше не обращались в консульство, а консульство больше не обращалось к Ресовским.
* * *
Не афишируется факт, что за компанию с Ресовским отказался возвращаться в СССР и другой птенец гнезда Четверикова - Сергей Романович Царапкин (1892-1960), зоолог, биометрик и генетик. Приятель Ресовского, Царапкин присоединился к нему (вместе с семьёй) еще в 1926-м и также стал невозвращенцем. После войны Царапкин также как и Ресовский был арестован, проходил по тому же делу, получил такой же срок и, в конце концов, отправился в ту же "шарашку" на Урале.
С лета 1943-го в немецкой лаборатории Ресовского работал Игорь Борисович Паншин (1914-1995), генетик, сын репрессированного селекционера Б.А.Паншина. До войны Паншин успел поработать с дрозофилой у Кольцова. К Ресовскому в Бух Паншин каким-то образом попал из немецкого плена. (Еще менее понятно, каким образом в Бух попала жена Паншина – Александра Николаевна).
Довольно странно звучит история попадания Паншина в плен: «Будучи в народном ополчении, в 1942-м, он выводит из окружения взвод, и тут.. молодого ученого прихватывает понос.. через каждые полчаса он по понятным причинам отстает от остальных бойцов. В очередной раз он прячется по нужде в заброшенный дом между деревушками. Здесь, сидящего “в чем мать родила”, его окружают невесть откуда появившиеся фрицы». «Немцы были страшно довольны тем, что я в таком анекдотичном состоянии попал к ним в плен. Я предоставил им возможность лечить меня от этого самого поноса..» Надо думать, немцы только об этом и мечтали.
Позже Шарль Пейру, французский пленный, работавший в Бухе, вспоминал Паншина как убежденного коммуниста. Возможно, так оно и было. По крайней мере, на свою судьбу Паншин впоследствии никогда не жаловался. Однако в тот момент его положение выглядело объективно неприглядным: при сомнительных обстоятельствах попал в плен, в плену пошел на сотрудничество с врагом – работал переводчиком в немецкой танковой дивизии. Более того, в нацистской Германии бывший советский военнопленный Паншин получил статус «фольксдойче» - натурализовавшегося немца, приравненного в правах к гражданам рейха. В тех условиях подобный шаг вряд ли мог быть расценен иначе, как предательство.
Весной 1945-го Паншин был задержан в Бухе оперативными органами НКВД и после суда отправлен в Норильлаг. По приговору он получил 10 лет за измену Родине (из которых отсидел восемь лет и три месяца). После освобождения Паншин остался в Норильске и работал там на санэпидемстанции.
(Сегодня общество «Мемориал», разумеется, числит Паншина среди «жертв политического террора».)...
